Евгений Стычкин: «Киноактером я стал в Крыму»

Евгений, какие отношения Вас связывают с Крымом? Работать здесь приходилось?

Я отдыхал здесь с родителями когда-то в совсем юном возрасте. А лет в 14 я приезжал сюда с мамой – она была артисткой Большого театра, и у нее в Крыму проходили гастроли. Честно говоря, не помню, где, но мне кажется, что это была Ялта. Во всяком случае, я провел здесь очень приятные несколько дней вместес Большим театром.

Потом еще я приезжал тренироваться в клуб «Спарта», созданный в Ялте чемпионом России по карате Александром Всеволодовичем Сивцовым. А затем я стал ездить в Крым работать, причем с первой же своей картины «Пчелка» в 1992 году, в которой мы снимались вместе с Татьяной Догилевой. Тогда я пробыл здесь несколько дней и с нежностью вспоминаю то время.

Потому что помимо того, что моя первая картина вызывала во мне какой-то трепет, со мной поехали мои друзья – не сниматься, а провести компанией майские праздники. Мы страшно гуляли, было очень весело как-то по-взрослому. То есть не так, как мы жили до этого, а вдруг все мы в один момент вступили в полноценную взрослую ответственную жизнь.

Было у меня в Крыму и еще несколько картин, в большинстве своем – в Ялте, а одна – в Севастополе – детский фильм «Операция «Эники-беники», где также снимался прекрасный, замечательный артист Анатолий Равикович, ныне покойный. Работать с ним было большое счастье, и хотя я не могу сказать, что это была какая-то выдающаяся картина, но мы с Анатолием Юрьевичем по сюжету 80% времени были пристегнуты друг к другу наручниками и бегали так по Севастополю. Из-за тех же наручников мы должны были все время быть рядом и поэтому очень много разговаривали. А так как это был человек совершенно незаурядный, из другого, теперь уже несуществующего, мира, то это стало для меня очень интересным и важным приобретением.

В последнее время пьесу «Старший сын», с которой вы приехали в Симферополь, ставят очень многие театры – она как бы обрела второе дыхание. С чем это связано, на Ваш взгляд?

Я думаю, это потому, что пьеса очень хорошая, как вообще все или почти все, что написал Александр Вампилов. Но она – совершенно выдающаяся! Все, кому не лень, ее поставили в 60-е, 70-е и, наверное, в 80-е годы прошлого века. Потом на долгое время всем захотелось чего-то очень модного, современного, неожиданного, эпатажного. А затем мало-помалу опять вернулись к классике и в конце концов так опять дошли и до Вампилова.

Спектакль, который мы играем, абсолютно современный по звучанию. Но при этом, как мы намеренно и хотели, он сделан так, как мог бы быть поставлен 30 лет назад – мы не вынимаем мобильные телефоны, не одеваем особые костюмы, не говорим по-китайски и так далее. То есть мы ничего преднамеренно не привнесли из примет современного театра, чтобы привлечь или эпатировать публику – ни экранов, микрофонов. Нам показалось, что того, что есть, вполне достаточно.

А вы видели голливудский фильм, снятый по «Старшему сыну»? Несколько лет назад вдова Вампилова продала право на экранизацию пьесы американскому режиссеру…

Да вы что??? Нет, я даже не знал о его существовании! Это, наверное, очень здорово!

Я посмотрел – страшное дело: медведи, цыгане, балалайки, водка – рекой, черная икра – бочками, вырванные кусками мизансцены и диалоги из культового фильма Мельникова…

Ой, какая «красота»!!! И это они про русских снимали???

Про семью русских эмигрантов в Америке!

Ох, Господь всемогущий... Кошмар!!! Причем ужас заключается в том, что они обычно совершенно ничего о нас не понимают. Вообще, когда смотришь голливудское кино про Россию, то понимаешь, до какой степени мы разные. А мы все пытаемся играть в то, что мы якобы похожи и даже одинаковы, что у нас подобный строй может быть. Да ничего у нас такого не может быть, мы вообще другие!!! Ну, мы же не пытаемся искать точки соприкосновения в культурной или еще каких-то позициях с Китаем, например. Не потому, что у кого-то хорошо, а у кого-то плохо, а потому что мы – разные цивилизации. И так же, мне кажется, что и с западом мы до такой же степени разные!

Для меня это стало наглядно ясно, когда я приехал, если не ошибаюсь, в какой-то итальянский город. В очередном большом музее-дворце один из залов был посвящен портретам иностранных послов в то ли Флорентийской, то ли Венецианской республике начала XVII века. На портретах – какие-то куртуазные французские послы, римские, немецкие вырожденцы-Габсбурги с огромными носами, но все такие очень утонченные. И вдруг, смотрю, какой-то явно другого типа посол – издалека не видно, откуда, но одет в двойной кафтан, в шапке, весь в мехах, хотя там жаркий климат, лба не видно, раскосые глаза, сбоку ятаган, на пальцах – огромные перстни. Подхожу поближе – это, оказывается, посол Московии!!!

Поэтому нам только кажется, что мы можем друг про друга что-нибудь снимать или понимать. И представляете, как беззубо и бессмысленно выглядят фильмы, которые мы в советское время пытались снимать «про загнивающий запад»!

Да уж, искусство в большом долгу… Евгений, а какие Ваши роли в театре и кино вы считаете наиболее знаковыми? Может, есть какие-то особенно любимые?

Хм… Это трудно сказать. Есть вещи, крайне важные для меня, есть такие, которые очень важны для моей карьеры, а есть те, что мне дарили зрительскую любовь. И, в общем, не всегда это одно и то же.

Кино в этом смысле для меня, конечно, разделить проще. Например, фильм «Апрель» 2000 года для меня был очень важен, потому что до него мне все время бесконечно предлагали играть роли каких-то веселых жизнерадостных парней, а тут впервые мне предложили совершенно другого героя.

Еще одна картина – снятый молодым очень хорошим немецким режиссером Феликсом Шультессом 5-серийный, как ни парадоксально, сериал «Бесы», который первоначально был стандартно 8-серийным. Но его страшно порезали, потому что кому-то показалось, что это политически и эстетически не может быть близко российскому зрителю. Там я играл Петра Степановича Верховенского, и хотя не могу сказать, что в целом это какое-то совершенно убойное или гениальное произведение, но для меня – одна из самых серьезных и, пожалуй, самых болезненных и потому самых дорогих ролей из всего, что я записывал на камеру…

А что касается театра…Уже несколько лет я играю Сталина в пьесе «Девушка и революционер» в московском театре «Практика», и это для меня очень, очень важная роль, опять-таки потому, что я ничего похожего до этого никогда не делал. Хотя после этого уже делал и в кино, и в театре, и на телевидении. Но когда режиссер спектакля Владимир Агеев мне эту роль предложил, для меня было очень важно дотянуться до этого уровня.

В прошлом году, тоже с режиссером «Старшего сына» Павлом Сафоновым, для московского международного фестиваля «Соло» мы сделали моноспектакль «Кроткая» по Достоевскому – из театральных работ эта для меня, наверное, самая важная, потому что мне это дико близко и еще потому что для меня это абсолютно личная история. Я вообще даже не очень знаю, что хотел сказать Достоевский, но главным образом пытаюсь рассказать о том, что мне круто болезненно. Причем я стою один на сцене полтора часа, без каких бы то инструментов – развлечения, музыки, танцев, экранов, без ничего, что бы мне помогало. И это тоже некая планка, которую каждый раз нужно, разбежавшись, перепрыгнуть.

Евгений, у вас ролей в кино гораздо больше, чем в театре, хотя обычно у актеров наоборот. В этом есть доля везения? Ведь большинство театральных артистов годами пытаются пробиться на экран, потому что это непосредственно связано с реальным заработком, но безуспешно...

Что касается заработка, то, я думаю тут простая математика: невозможно играть много спектаклей. Я не играю никаких антреприз, и хотя «Старший сын» можно назвать антрепризным спектаклем, но мы делали его полгода! Здесь огромные декорации, и кроме того, что он не привязан ни к какой площадке, по всем остальным своим составляющим – это абсолютно большой, серьезный драматический спектакль, и ты должен потратить полгода на то, чтобы репетировать роль в нем. А играть больше четырех-пяти названий ты не можешь,, иначе не сможешь сниматься в кино. Но и отдавать те названия, которые любишь, отказываться от них мне не хочется. Поэтому получается, что я выпускаю спектакль раз в полтора – два года, не больше. И почти всегда с чем-то расстаюсь, когда выпускаю новое. Это не всегда от меня зависит – иногда просто закрывается спектакль или закрывается театр, ну, что-то происходит…

Но и приглашение в кино – это, пожалуй, все же удача?

Я, конечно, понимаю, что это в огромной степени везение. И очень многие талантливые, прекрасные артисты этого везения не имеют и поэтому не всегда получают столько ролей и работы, сколько должны были бы, имея абсолютно достойный уровень. Но это, в то же время, и результат довольно тяжелой работы. Потому что в определенный момент меня уже перестали воспринимать, как веселого молодого задорного парня, да и мне это было уже не интересно, и, собственно я перестал таковым быть – появились веселее, моложе, задорнее. Соответственно, мне было очень важно не только найти, что я могу делать еще, но и доказать, что я могу это делать лучше, чем другие. Так что раз в какое-то время приходится «переобуваться». Мне вроде пока это удается...

Помимо практически непрерывной работы у Вас остается время на какие-то увлечения?

К сожалению, нет, и это для меня большое переживание, потому что мне кажется, что человек обязан иметь время и силы на увлечения и должен себе их дарить. Одно время я страшно радовался и даже гордился тем, что я так страстно занят своей работой, что мне ничего другого и не надо, и именно она заставляет меня заниматься спортом, путешествовать, много смотреть, читать, узнавать. Но все же это не совсем то же самое, что увлечения.

Как-то мы репетировали спектакль в Индии и пробыли там месяц. И естественно ходили к каким-то там аюрведическим лекарям, которые всем – даже молодым – людям надавали кучу каких-то трав, чтобы лечить их от чего угодно. А мне все эти доктора говорили, что я совершенно здоров, и мне не надо ничего, а только заниматься творчеством. Я страшно смеялся и думал: какие дебилы! Каким творчеством? Ведь я им и занимаюсь 24 часа в сутки и семь дней в неделю! В какой-то момент я поделился этим со своим приятелем, который практикует и очень серьезно относится ко всем этим вещам. На что он пояснил: то, чем ты занимаешься, не имеет никакого отношения к творчеству, о котором они говорят. Это совсем другое – тебе надо рисовать, писать, сочинять музыку. То есть это должно быть не профессией, а баловством, для того чтобы просто определенным образом гармонизировать себя. Поэтому – да, я хотел бы, чтобы у меня оставалось время на такое творчество, но пока его не хватает.

Насколько я знаю, вы окончили английскую спецшколу. Знание английского в профессии пригодилось?

В Греции я снимался во второй главной роли в фильме, который целиком сделан на английском, и, конечно, я не смог бы в нем играть, если бы не говорил на этом языке. Есть и еще две картины на английском, которые пока не вышли: «Максимальный удар», в котором продюсером и исполнителем главной роли выступает Александр Невский, и «За гранью» – остросюжетное кино с частично нашими продюсерами и частично заграничными артистами, в числе которых есть и Антонио Бандерас. Были у меня и три зарубежных проекта на Кубе, где приходилось по-английски довольно много и говорить в кадре, и просто общаться.

А акцент у вас московский или оксфордский, учитывая, что ваш отец – профессиональный синхронист?

Мой отец говорил с американским акцентом и страшно этим гордился, потому что тогда в русских школах, наоборот, преподавали английский с британским акцентом, а отец много лет работал в ООН – в США. Я недолго учился в Оксфорде и там влюбился в британский акцент, но очень трудно добиться, чтобы он был красивым, так как серьезно я им уже не занимаюсь, а все новые знания приходит из общения, в том числе и шлифовка английского. Но в фильмах используется больше «американский», нежели английский, поэтому я думаю, что хотя у меня и нет сильного русского акцента, но какой-то, наверное, есть!

Поклонники или поклонницы Вам сильно досаждают?

Совсем нет! Скажу больше: у меня просто не было никогда ни одной какой-то болезненной или непростой истории, которую я мог бы с сожалением или со смехом вам рассказать. Ну просто ни одной!

И слава Богу! Но Вы-то довольны своей известностью? Слава для вас – это удовлетворение или тягость?

Сплошное удовольствие! Мне кажется, слава тяготит или если ты реально как Битлз, когда не можешь выйти и выпить кофе, или у тебя есть какая-то паранойя. Ну и еще, наверное, бывает непросто ребятам, которые в 1990-х – начале 2000-х годов очень много играли бандитов: так как нас, актеров, в определенной степени все же ассоциируют с нашими ролями, то, я думаю, их слава может немножко тяготить, потому что какие-нибудь разухабистые парни могут немножко нарушать определенную границу, считая, что ты частично – персонаж, и только частично – реальный человек.

У вас есть кумиры среди более старшего поколения театральных актеров или режиссеров?

Наверное, литовский режиссер Эймонтас Някрошюс. По крайней мере, все, что я видел из того, что он делает, мне очень близко и дико интересно, я люблю быть зрителем его театра. Но при этом я совершенно не уверен, что хотел бы быть у него артистом. Думаю, что он о-очень жестко застраивает свои конструкции, и там остается очень малое место для импровизаций. Тем не менее он и его театр мне очень нравится!